Текстология.руТекстология.руЛитератураЛитератураАнализ текста произведенияАнализ текста произведенияАнализ фрагментаАнализ фрагментаАнализ фрагмента (на примере анализа 3-й главы «Мертвых душ» Н. В. Гоголя) – продолжение

Анализ фрагмента (на примере анализа 3-й главы «Мертвых душ» Н. В. Гоголя) – продолжение

Анализ фрагмента (на примере анализа 3-й главы «Мертвых душ» Н. В. Гоголя) – продолжение

В гоголевском мире и в гоголевском человеке происходит извечная борьба доброго и злого начал, питающая сатирическую поляризованность гоголевского смеха. Бог и черт здесь — координаты ориентации личности в этом биполярном строе жизни. Становясь приобретателем душ, что входит в компетенцию дьявола, Чичиков оказывается едва ли не самим чертом или его посланником. Именно в таком свете интерпретируется его приезд к Коробочке романтически настроенными дамами:

...Вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» <...> Появляется вооруженный с ног до головы <...> и требует: «Продайте, говорит, все души, которые умерли» <...> «Нет, говорит, они не мертвые, это мое, говорит, дело знать, мертвые ли они, или нет...»

Сама Коробочка мыслит в том же направлении, ориентируясь на позитивный полюс миропорядка, но сомневаясь в принадлежности к нему незваного гостя:

В какое это время вас Бог принес? <...> Какое-то время послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова (нечистое, бесовское животное. — В. Т.), вся спина и бок в грязи! <...> Приехал же бог знает откуда, да еще и в ночное время.

Селифан тоже полагает, что время их приезда к Коробочке — нехорошее время. Однако Чичиков на это отвечает: Молчи, дурак, — что может содержать в себе намек на особую, инфернальную миссию приобретателя мертвых душ. Недаром Чичиков говорит Коробочке: Ну, да не о живых дело; бог с ними. Я спрашиваю мертвых.


Наконец, именно с помощью черта Чичиков и добивается от Коробочки согласия на сделку. Он хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей чёрта.

Чёрта помещица испугалась необыкновенно.

— Ох, не припоминай его, Бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказанье-то Бог и наслал его.

Насланным в наказанье в этой ситуации оказывается некто иной, как сам Чичиков. Эта бесовская аллюзия усиливается характерным для инфернальной темы словечком проделки: Пирог сам по себе был вкусен, а после <...> проделок со старухой показался еще вкуснее.

Однако не будем забывать, что Чичиков оказался у Коробочки все же не по своей воле (с дороги сбились). Виновником данного происшествия является чубарый конь, который был сильно лукав (лукавый — широко распространенный в просторечии того времени эвфемизм черта).

Впрочем, даже этот служебный персонаж в сатирическом контексте целого полярно двоится (лукавый конь запряжен с правой стороны, а не с бесовской левой), не позволяя однозначно квалифицировать себя как «вредителя» или «помощника». Ведь разрушение корыстного проекта главного героя является первым шагом на пути его духовного преображения (сюжетная неудача первого тома — залог торжества героя в предполагаемом повествователем томе третьем).

Селифан не случайно обзывает чубарого коня Бонапартом, тем самым связывая его с Чичиковым, абсурдно принимаемым перепуганными чиновниками за переодетого Наполеона. Когда в последней главе Селифан в очередной раз пожалуется на подлеца, который только помеха (...самый лукавый конь, такого коня нигде...), Чичиков оборвет его фразой: Дурак! Когда захочу продать, так продам, — словно выдавая свою скрытую заинтересованность именно в самом лукавом коне.

Поэтому угрожающая проповедь Селифана, обращенная к чубарому в начале третьей главы, до известной степени адресована (автором, а не героем) и Чичикову: Хитри, хитри! Вот я тебя перехитрю! <...> Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, коли хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Однако Чичиков, погруженный телом и душою в свои сметы, не вслушивается в эти весьма дельные замечания.


Фигура Чичикова, как и положено сатирическому персонажу, принципиально биполярна: она столь же причастна дьявольскому началу, сколь и противопоставлена ему, свидетельствуя о мудрости небес. Неудача чичиковского плутовства — это не его личное поражение, это поражение смертоносного начала в нем самом, чья душа кажется поначалу поистине мертвой. Аллегорией такой души выглядит шкатулка (т.е. коробочка!) Чичикова, рассматриваемая в третьей главе. Ее внутреннее расположение — с мыльницей в самой средине, с закоулками, с визитными, похоронными, театральными и другими билетами — содержит в глубине своей маленький потаенный ящик для денег и более ничего.

Истинная причина сюжетной неудачи героя — как раз пробуждение неразличимого поначалу духовного состава его души при встрече с живым олицетворением образа мадонны:

Нельзя сказать наверное, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода <...> способны были к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали <...> она только одна белела и выходила прозрачною и светлою из мутной и непрозрачной толпы.

Происшедшее с Чичиковым у Коробочки даст о себе знать тем, что ее приезд в губернский город и разглашение тайны загадочной сделки довершит падение героя в глазах дам — падение, которое глазам читателя представлено нежданным духовным взлетом его вдруг оживающей души. Вглядимся же, следуя призыву повествователя устремить глубокий взор, в самую сердцевину незначительного, как могло показаться, и забавного происшествия у Коробочки.

Сюжетная организация третьей главы насчитывает 13 эпизодов. Центральный (седьмой) эпизод представляет собой картину отхода Чичикова ко сну. Приведем его целиком:

Оставшись один, он не без удовольствия взглянул на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья, как видно, была мастерица взбивать перины. Когда, подставивши стул, вскарабкался он на постель, она опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из пределов, разлетелись во все углы комнаты. Погасив свечу, он накрылся ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же минуту.

Гиперболическая пышность перьевой постели (своего рода квинтэссенция птичьего царства Коробочки) очевидным образом создает минимизированную модель общего сюжета «Мертвых душ»: символизирует вознесение и падение центрального персонажа в глазах окружающих. Знаменательность этого биполярного символического образа предуготавливается своеобразной увертюрой к третьей главе, где повествователь рассуждает о голосах лающих псов, сравниваемых с хористами: все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один <...> присев и опустившись почти до земли...

Не менее знаменательно для соотнесения данного фрагмента с полным художественным целым пробуждение Чичикова в следующем (восьмом) эпизоде главы:


Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.

Разлетевшиеся во тьме перья словно обернулись при свете солнца слетевшимися мухами. Первые как своей невесомостью, так и птичьим сознанием Коробочки прочно увязываются с душами: по словам помещицы, мертвых купил-де за пятнадцать рублей, и птичьи перья тоже покупает. Вторые — акцентировано телесны: мухи и питаются телом человеческим, и сами служат пищей для птиц (на что намекает неуместное попадание одного из насекомых в носовую ноздрю гостя птичьего царства). Эта игра с окказиональными микрообразами душ и бездушных тел исполнена художественного смысла, поскольку разыгрывается вокруг тела самого Чичикова.

Мухи слетаются к этому телу так, как если бы оно было уже мертвым. С другой стороны, поза, в которой Чичиков засыпает в глубине перьевой постели, — кренделем — является утробной позой младенца накануне рождения. На мифотектоническом уровне текста ночной визит к Коробочке предстает прозрачной аллюзией инициации — символической смерти и символического воскресения в новом качестве.

Явленные в сюжетном эпицентре главы поляризованные единства верха и низа, вознесения и падения, рождения и смерти, мертво парящих, невесомых, как души, перьев и низменно телесных живых мух представляют собой вариации конструктивного принципа художественной целостности всего произведения. А возможность радикального преображения концептуально значима для «Мертвых душ» и прямо постулируется повествователем в другом месте текста:

...На свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним <...> среди недумающих, веселых, беспечных минут сама собою вдруг пронесется иная чудная струя: еше смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же людей, и уже другим светом осветилось лицо...

Кентавр женского и птичьего в «Мертвых душах» разворачивает перед нами образ повседневной земной жизни (Позволено ли нам, бедным жителям земли, — говорят о себе дамы) — и смехотворно суетной (— Да, поздравляю вас, оборок более не носят. — Как не носят?), и никчемной (чепец самой хозяйки, одетый на огородное чучело, делает их отчасти эквивалентными), но в то же время озаренной горним смыслом бытия.

Женское начало не только наделено ликом мадонны, препятствующим Чичикову довести свою аферу до победного конца. Оно оборачивается в конечном счете финальным образом самой Руси — материнской (рождающей, кормящей и хоронящей) земли и одновременно птицы-тройки, у которой только небо над головою, тройки, которая не железным схвачена винтом (мертвое), а слажена расторопным русским мужиком наскоро живьем с одним топором да долотом, Руси, которая, сказав черт побери все, тем не менее мчится вся вдохновленная Богом.

Как видим, в «коробочке» текста третьей главы гоголевской поэмы покоится своего рода ключ к сатирической биполярности ее эстетического объекта.

Тюпа В.И. — Анализ художественного текста — М., 2009 г.

Все изображения и цитаты приведены в информационных, учебных и ознакомительных целях, а также в целях раскрытия творческого замысла.

Другие статьи по теме:
Анализ фрагмента (на примере анализа 1-й главы «Обломова» И. А. Гончарова)
В романе И.А.Гончарова мы также имеем дело с конструктивным принципом двойственности,...
Анализ фрагмента (на примере анализа 1-й главы «Обломова» И. А. Гончарова) – продолжение
Пожалуй, наиболее глубока в произведении Гончарова оппозиция Природы и Культуры, пита...
События в мире культуры:
День детской книги - 2 апреля
02.04.2024
2 апреля празднуется Международный день детской книги. Традиция отмечать этот знамена ...
Юбилей со дня рождения Николая Васильевича Гоголя
01.04.2024
1 апреля – день рождения великого русского писателя и драматурга, автора известной по ...
Сообщить об ошибке на сайте:
Сообщить об ошибке на сайте
Пожалуйста, если Вы нашли ошибку или опечатку на сайте, сообщите нам, и мы ее исправим. Давайте вместе сделаем сайт лучше и качественнее!

Главная страницаРазделыСловариПоискНовости